В этом тексте я использую понятия «обьемного сознания» и «обьемного мышления» в том смысле, в котором они употреблены О.Бахтияровым в книгах «Деконцентрация» и «Активное сознание», и делаю попытку показать, что сознание такого уровня было живым и оперативным для людей времен создания грамматики Панини, а также способным создавать «продукты» и языки, такое восприятие описывающие.
Грамматика Панини представляет собой корпус текстов, неразрывно связанных между собой: aṣtādhyāyī («восьми-главие»), dhātu pāthaḥ («рецитация корней»), Шива-сутры и несколько других. Центральный текст - aṣtādhyāyī – состоит примерно из 4000 коротких сутр (это 20 страниц мелким шрифтом или 100 книжным) и содержит в себе описание всей грамматики санскрита. В dhātu pāthaḥ - списке корней - не просто перечислены все корни санскрита, они также распределены по группам исходя из правил словообразования, которые потом к ним будут применены и которые содержатся в aṣtādhyāyī. Для понимания aṣtādhyāyī необходимо также знание Шива-сутр.
Целиком грамматика представляет собой гипертекст, весь построенный на перекрестных ссылках. Любое одно правило предполагает учитывание всех остальных единовременно. Точно так же, если убрать из aṣtādhyāyī любую одну сутру, вся «сеть» рассыпется, точнее, все остальные сутры приведут к неправильным результатам, и то, что получится в итоге, уже не будет санскритом.
Чтобы проиллюстрировать сказанное, можно привести пример образования любого слова исходя из грамматики Панини. Например, слова yoga.
1. В dhātu pāthaḥ есть три корня yuj в трех разных классах. На самом деле это один и тот же корень, но от него могут быть образованы три разные глагольные формы, и поскольку нахождение корня в той или иной группе обуславливает его последующие(!) преобразования, то корень yuj приводится трижды:
yuj | di° aniṭ ā° | yujaṁ samādhau 4|74 || yuj в смысле samādhi
yuj | ru° aniṭ u° | yujir yoge 7|7 || yuj в смысле yoga
yuj | cu° seṭ u° (1|3|74) | yujaṁ [saṃyamane] 10|338 || yuj в смысле saṃyamana
Для образования формы существительного не важно, какой из этих трех вариантов будет избран.
2. Для образования слова yoga к корню yuj прибавляется аффикс ghañ по сутре bhāve 3|3|18
для понимание этой сутры необходимо также знание сутр:
pratyayaḥ 3|1|1 paraḥ 3|1|2 ca 3|1|2 ādyudāttaḥ 3|1|3 ca 3|1|3 dhātoḥ 3|1|91 kṛt 3|1|93 ghañ 3|3|16
их значения «присоединяются» к сутре bhāve 3|3|18 в качестве anuvṛtti («следующие за»). Тогда перевести ее можно так:
«к корню должен быть прибавлен kṛt -аффикс ghañ (kṛt – класс основообразующих аффиксов) для образования слова в смысле «становления, бытия, состояния», (т.е. существительного)»
yuj + ghañ
3. далее действует сутра cajoḥ kuṁ ghiṇṇyatoḥ 7|3|52 (aṅgasya 6|4|1) по которой «вместо фонем c и j должны быть фонемы ku, перед аффиксом, помеченным gha в качестве it»
для понимания того, как именно произвести замену фонем на «ku», необходимо знание мета-правил, расшифровывающих термин и регулирующих действия по замене: «ku» обозначает фонемы k kh g gh ṇ , т.е. предписана замена двух фонем на пять. По мета-правилу о заменах должны быть выбраны наиболее фонетически близкие, поэтому вместо c будет k , вместо j – g:
yuj + ghañ = yug + ghañ
4. далее по сутре pugantalaghūpadhasya ca 7|3|86 ( к ней «присоединены» также смыслы из сутр: aṅgasya 6|4|1 guṇaḥ 7|3|82 sārvadhātukārdhadhātukayoḥ 7|3|84)
происходит замена u на o: yug + ghañ = yog + ghañ
5. по сутрам
halantyam 1|3|3 (upadeśe 1|3|2 it 1|3|2)
laśakvataddhite 1|3|8 (upadeśe 1|3|2 it 1|3|2 ādiḥ 1|3|5 pratyayasya 1|3|6)
фонемы gh и ñ аффикса ghañ считаются it-ами – условными обозначениями (т.е. сам аффикс – это только а )
tasya lopaḥ 1|3|9 (upadeśe 1|3|2 it 1|3|2)
предписывает их исчезновение: yog + a
мы получаем форму yoga (это форма основы, к которой при склонении прибавляются падежные окончания)
На примере видно, что для образования одного слова были задействованы сутры из разных глав, которые к тому же регламентируются и поясняются множеством других сутр (т.н. мета-правилами – правилами о применении других правил). Они все должны быть одновременно известны производящему такую операцию. Я привела только основные правила, если такой алгоритм разворачивать полностью, может понадобиться привести половину aṣtādhyāyī.
Правила формулируются таким образом, чтобы применение каждого из них охватывало максимальное количество случаев. Т.е. нет специальных правил для глаголов, для имен и т.п., есть, скажем правило о замене «u» на «o», и оно будет действовать всегда, когда должна произойти такая трансформация. Например, то правило, которым предписана такая замена в корне yuj – согласно этому же правилу происходят замены «u» на «o», а также «i» на «e» в бессчетном количестве морфем. Там, где такая замена в сходных условиях не должна произойти, предписывается другое правило, которое выступит по отношению к общему как исключение и этим «блокирует» его. Таким образом, процесс образования любой словоформы является составленным как бы из элементов одной и той же мозаики.
Элементы словообразовательного процесса – более мелкие под-процессы. За ними закрепляются anubandha – «привязка», «маркер». Панини называет эти привязки it – ами. (Программисты называют их тэгами:)) it – это условное обозначение (состоящее из одной фонемы), которое, будучи в описании присоединено к морфеме, дает информацию о правилах, которые к ней будут применены в дальнейшем, или о тех трансформациях, которые эта морфема «вызовет» в другой, присоединяясь к ней. Так аффикс ghañ помечен it – ами gh и ñ, которые в корне yuj вызовут его превращение в yog, а в других корнях (любых, к которым будет присоединен аффикс ghañ !) – аналогичные преобразования, согласно тем правилам, обозначениями которых являются gh и ñ. Т.е. эти «привязки» говорят о том, из каких именно элементов мозаики будет составлен такого рода процесс. Человек, способный воспроизвести в памяти одновременно всю грамматику Панини, видя схему yuj + ghañ сразу видит правильную форму существительного – yoga, и наоборот. Здесь мы имеем дело уже с мета-уровнем грамматики Панини, с созданным им самим языком, позволяющим описать всю потенциальность проявления речи путем представления ее как бесконечного множества комбинаций ограниченного числа элементов и введения специальных обозначений для этих элементов.
Можно сказать, что есть уровень, на котором присутствует одномоментное восприятие всей «протяженности» языка между двумя полюсами: от первичных смысловых единиц (корней) ко всем возможным словоформам, включая их последующие связи между собой – т.е. видение всех возможностей проявления смыслов, включая и все потенциальные, реально не используемые формы.
Далее, есть уровень, на котором происходит расчленение этой «протяженности» на элементы, восприятием условно размещаемые последовательно во времени, хотя на самом деле они присутствуют все сразу одномоменто и взаимообусловлены именно в силу своей синхронноси (здесь напрашивается образ «калейдоскопа» О. Бахтиярова – при замене любого одного элемента поменяется вся картина целиком, в данном случае – все формы слов станут «неправильными»).
И третий уровень – тот, на котором Панини создает свой метаязык – систему условных обозначений, необходимую собственно для составления грамматики, т.к. этими элементами нельзя было бы оперировать как таковыми, не «назвав» их, т.е. не выделив их для сознания другого человека. Это не просто создание новой терминологии для нужд «изощренного» в своей краткости описания (как считают современные исследователи), это именно создание нового языка, т.к. здесь мы имеем дело не с новыми словами для «старых» понятий, а именно с новыми понятиями, оперирование которыми позволяет видеть весь процесс словообразования как совокупность взаимозависимых элементов, а также условно выделить ее элементы. Причем как элементы выделяются не только единицы языка (фонемы, корни, морфемы), но и элементы-процессы (их преобразования), и описание оперирует обозначениями для тех и других: в аффиксе ghañ «а» - фонема, присоединяемая к корню, «gh» и «ñ» - обозначения процессов преобразования.
Конечно, я выделяю эти уровни условно, просто чтобы сакцентировать внимание на разных планах мышления Панини, которые присутствовали в его сознании все одновременно как единое целое, иначе создание им такого мета-текста было бы невозможно. Т.е. он не просто «удерживал» в сознании одновременно 4000 правил – это, собственно, уже продукт его сознания – он должен был воспринимать всю картину проявления речи одномоментно (и при этом быть способным создать свой собственный язык для описания этой «картины»)!
Для человека, знакомящегося с текстом aṣtādhyāyī (даже если он владеет санскритом как родным языком), этот текст представляется замкнутым в себе самом и абсолютно непонятным, т.к. «ключи» для расшифровки сутр зашифрованы тем же шифром, что и сутры. Возможно, что, воспринятый обьемным сознанием, этот текст превратился бы в «самораспаковывающийся архив» и был бы понятен, но проверить это можно только практически, для обычного логического мышления это представляется невозможным. В любом случае, даже имея дело уже с «расшифрованными» сутрами, реально пользоваться ими можно только «удерживая» их в сознании все одновременно – все 4000 правил, а также сопутствующие тексты. Поэтому можно сказать, что Панини ожидает от своих учеников способности выйти на тот же уровень сознания, в котором он составил свой текст: aṣtādhyāyī, воспринятый обьемным мышлением одномоментно, даст человеку полное знание санскрита (как его проявленных форм, так и потенциальных) и принципов проявления речи вообще.
Для современных людей доступно только опосредованное изучение aṣtādhyāyī, через комментарии, в которых то, что у Панини представлено все сразу, раскладывается на множество длинных алгоритмов (как в примере со словом yoga), размещается во временной последовательности и таким образом становится доступным для обычного линейного мышления. Так грамматика в 100 страниц превращается в многотомники. Непосредственное изучение aṣtādhyāyī обьявляется невозможным.
В работах современных исследователей поражает больше всего то, что даже те из них, кто говорит о «гениальности», «новаторстве», «изощренности» и т. д. Панини, видят в его метаязыке только сложную систему шифрования ради достижения краткости. И никто из них никогда не задается вопросом: а как вообще было возможно создание такого текста? Ведь любой, изучающий aṣtādhyāyī, признает, что современному человеческому разуму недоступно создать нечто подобное. Почему-то это само по себе никого не интересует, хотя является единственным в своем роде «осязаемым» свидетельством безусловно сверхчеловеческого мышления. Лингвистов интересует только то новое, что Панини привносит в лингвистику, программисты пытаются использовать принципы aṣtādhyāyī для natural language processing, но никто не задается вопросом, как грамматика Панини была создана и на какое восприятие вообще рассчитана.
Традиционно считается, что текст Панини имеет еще одно измерение – метафизическое, т.к. является описанием проявления речи сферху вниз, от единого принципа, а значит – описанием проявления и оформления мира вообще. Школу Панини выделяют как отдельную даршану, а грамматика в целом – вьякарана – является одной из шести Веданг, сакральных наук, ведущих к овладению высшим знанием. Причем Патанджали (автор комментария на Панини, возможно, он же – автор Йога-сутр) называет ее высшей среди Веданг.
Здесь нелишним будет заметить, что если для традиционного человека изучение вьякараны было путем обретения истинного видения, а санскрит – языком многомерного, действительно обьемного мышления, то современные западные люди, изучая санскрит по образцу западных грамматик, просто игнорируют то вертикальное измерение языка, без видения которого понимание санскрита является невозможным. Создание современных западных учебников санскрита является примером поистине варварского отношения к традиционному знанию: метафизические категории языка заменяются латинскими терминами, которые, призванные «адаптировать» изучение для западного мышления, на самом деле безмерно отдаляют изучающего от санскрита и к тому же загромаждают его память совершенно не нужной информацией; то же самое проделывается и в отношении всей грамматики, которая, будучи описываемой по аналогии с грамматиками современных языков (языков «плоского» мышления), теряет свою многомерность. Такое «изучение» санскрита ведет к такому же чисто формальному и плоскому восприятию текстов, которые на самом деле являются непереводимыми на современные языки именно в силу своей многомерности относительно «плоскости» последних.
No comments:
Post a Comment